Сергей Плышевский — стихи

Автор стихотворений поэт Сергей Плышевский.

БОЛЬШОЕ ОСЕННЕЕ

Страна одиноких гусей и больших валунов,
расставленных редко по мягким развалинам тундры;
возможность назвать сочетания эти страной,
желанье отправиться в путь до лягушек премудрых.

Пройти осторожно по мягким подушечкам мхов,
из вечной зимы укатить на стремительном лете,
ложиться легко и потом просыпаться легко,
и чутко угадывать волка в оставленном следе.

Знамение молча хлопочет о всех, обо всём,
полярным сияньем встает и колышется долго,
протяжно вздыхает на юг улетевшим гусём,
и воет, как ветер, над морду закинувшим волком.

Сбиваются в стаи, теряют свои статус кво,
на севере логика жизни предельно простая;
но силы исчерпав, уходит с достоинством волк,
и гусь в одиночестве тихо отстанет от стаи.

Останется мох, голубые разливы озёр,
страна валунов и светлейшего натиска грусти;
зима уступает и новое лето ползёт,
в нём новые волки. И новые сильные гуси…

ТАКАЯ АПТЕКА

Старый вьетнамец в канадской аптеке —
Сухонький Йода. Щелочки глаз.
Сколько истории в человеке,
Видевшем мир от угла до угла.

Вэлфер по старости — капли бесплатно,
Только два доллара за рецепт.
Рис да пучок листового салата —
Очень здоровая жизнь в конце.

Кончились ужасы и нагрузки.
Сколько напалмовый запах льнул?
Взглядами встретились. — Русский? — Русский.
— Помнишь, конечно? — Войну? — Войну.

Мы были порознь, противник — общий.
Общая суша и берега.
Кто-нибудь мне объяснит попроще,
Как затесались мы в стан врага?

Дружба народов, льенсо*, Россия, —
Пыль в историческом сквозняке.
Мне тот вьетнамец сказал “спасибо”.
В новой стране. На родном языке.

* Льенсо = советский, русский (вьет)

СЕНТЯБРЬ – ЭТО ВСЕ ЕЩЕ ЛЕТО

Листочки ольхи из вельвета
Закаты – роскошной тесьмой.
Сентябрь – это все еще лето
Последнее, перед зимой.

Сентябрь – еще многое можно
Из близкого “больше нельзя”.
Два лебедя парой пирожных
По глади вечерней скользят.

Ручей заливается в парке,
Уже отключили фонтан.
Два лебедя – вещие Парки
Под вычурной аркой моста.

Мы смотрим на них и немеем,
Мешается в горле комок.
Ах, знают крылатые змеи,
Такое, что нам невдомёк.

Луна – голубое магнето.
Созвездий ночные слои.
Еще не кончается лето
И целый сентябрь на двоих.

ИНЖЕНЕР

Парусинное гусиное крыло.
Мокасинное лосиное тепло.
Ветровое продувало через лес.
Снеговое покрывало до небес.

Голубичное двуличное вино.
Голубиное глубинное кино.
Наворованы бобровые пруды
Да багровые махровые сады.

И закаты, и рассветы – колдуны.
И раскаты, и портреты глубины.
И бунтарский, Ниагарский водопад.
И по-царски пролетарский листопад.

В листьях золота, как не было досель,
Так целебно им от холода – в бассейн;
Листья падают навзрыд и наубой,
И разрыв зияет в небе голубой.

А в лачуге нам на чудо повезло.
И на вьюге из лачуги унесло.
На дурацкий, на пиратский на манер.
Мой канадский. Ленинградский. Инженер.

СУЕВЕРИЕ

Обмирающее, тонкокостное,
сохраняемое в музеях…
Тонет город на перекрестках
в ароматах своих кофеен.

Кленов хрупкая позолота…
Своды арок да шпаги шпилей…
Полно, милая, брось, ну что ты,
хлопни дверцей автомобиля,

руку дай и идем по набережной
маловодной, короткой Сены,
я сегодня какой-то набожный —
в этом день виноват осенний.

Брось кругляш золотого евро
в эту воду в знак суеверия —
мы вернемся сюда, наверное,
и опять побредем по скверам.

Мы обнимемся под платаном
в пожелтевшей листвы настое,
осень рухнет на нас пластами
всех сбывающихся историй.

МЫ БЫСТРО СПИМ

Мы быстро спим,
Пьянеем без закуски,
Шагаем по морозцу налегке,
Мы думаем – хотел сказать: «по-русски» –
Нет: «думаем на русском языке».

Московский сноб нас вряд ли понимает –
Мы их не понимали и тогда,
Но, как тогда, гроза в начале мая
Ложится на родные города.

И с неба льёт на старое окошко,
Зашитое в решетчатый металл,
Такой же эликсир, как ты по ложке
Из рук у мамы нехотя глотал.

По-лиственному льёт, по-человечьи,
Размазывая контуры судьбы,
На двор, где ждут такие же скворечни,
В леса, где спят такие же грибы.

И в доме, сохранившемся покуда,
В квартире на последнем этаже
Звенит в серванте прежняя посуда
И дремлют книги в ряд на стеллаже.

И как тогда, в цветной тарелке вкусно
Осклабился разрезанный арбуз,
И в книгу светит бабушкина люстра,
Но книжных слов отказывает вкус.

Хорош пейзаж, но действия никчёмны,
Застыло время стрелками назад –
Там папа с мамой, парень и девчонка,
Спешат друг другу главное сказать…

Мы замолчим; мы не перебиваем,
Мы сами говорили второпях,
Но наших снов туман непробиваем,
Лишь для дождя, которым нас кропят

Из тех же мест, святейшею водою,
прошедшей небом, паром и грозой,
гасившей пламя, бывшей водопоем,
свисавшей виноградною лозой,

Из тех высот, в которые украдкой
Наш взгляд смиренно светит и скользит,
Где гуси устоявшимся порядком
Плывут недосягаемо вблизи.

И так кричат, что сердце наизнанку,
Они теперь твои, ты им – родня;
Всё, как ты пел до выезда в загранку:
«Возможно это место – для меня»;

Мы не пойдём печалиться насильно,
Мы взяли то, что смели и смогли;
Ведь мы все меньше – жители России,
И мы всё больше – жители Земли.

КАМВОЛЬНЫЙ МОТИВ

Не болело бы сердце
И силы бы дал, но не бог, а я сам,
Не болело бы сердце,
Смотрел бы в окно
на пресвитерский храм,
В аскетизме канадских проулков,
Где деревья касаются крыш и машин,
Где никто не торопится (жить) не спешит,
Не болело бы сердце – прогулка.

Не читал бы стихов,
кабы силы хватило, забыл бы язык,
не стучала бы кровь по ветвям ненадежных артерий,
не пытался понять
не сложившихся судеб азы,
не продлившихся грез
и не слитых с Европой Америк.

Не смотрели глаза бы,
не видели в прошлом картин
и весов,
закачавшихся между родами неволи,
были б силы, не свыше, свои, и в песок
не тянуло бы сонно,
не ныл бы висок
заунывную песню –
рутинный мотивчик камвольный,

разомкнул бы края,
берега разорвал на проливы,
все плотины сровнял с отдаленной закатной змеёй,
и чужую судьбу
никогда бы не трогал брезгливо,
и пугливо не трогал бы,
просто бы жил без неё.

Время ткёт не паук,
а нелепый стальной агрегат,
кокон тянет по струйке, суровую нить поглощает,
только сердце болит
от ударов беды в берега,
и кислит моя память,
как ревень, лимон или щавель.

Не горела бы степь,
не трещали б от стужи леса,
были б силы от бога, и был бы тот бог не придуман,
и добро опыляла
последней надежды пыльца,
мы бы спали и спали под прялочный скрип колеса,
иногда просыпаясь
от счастья, что снится в бреду нам…

***

Любите Россию, страну революций,
любите всей силой внезапных поллюций,
Любите от самого первого вздоха
до каждого чертова чертополоха;

Любите Америку, жертву иллюзий,
увязшую в блюзе и джазовом грузе,
Любите до спазма, оргазма, маразма,
любите до судорог, всей протоплазмой;

А пуще, чем Штаты, любите Канаду
за то, что её не бомбит, кто не надо,
за чистые реки, бесполые браки,
за то, что она не пасётся в Ираке;

И Африку. Африку страстно любите —
там солнце стоит постоянно в зените,
Любите бушменов и всяческих буров,
любите жирафов за пятна на шкурах;

Ещё вдохновенно любите Европу,
как символ комфорта, как запах укропа,
за узкие улочки, флюгеры, башни,
за то, что и завтра там будет вчерашним;

Любите Китай восходящего света,
В Китае живёт половина планеты,
там всё, что возможно, пускается в пищу,
и тухлые яйца, и птичьи жилища…

Живите в Канаде, работайте в Штатах,
Из Штатов гребите зарплату лопатой,
учите китайский, летя в Никосию,
при этом все время любите Россию,

Любите геройски, любите сильнее,
Ломайте и стройте свои мавзолеи,
Всей силой маразма, всей мощью оргазма
Любовь развивается волнообразно.

От куклы тряпичной, патриотичной,
до тоненькой, спичечной, буколитичной,
фатальной, циничной, ассиметричной,
неограниченно русскоязычной…

—
Похожие темы:
Поэт Сергей Плышевский о вручении Золотой медали Франца Кафки
День русской поэзии в Праге
Всё началось с мечты